Идея закона о домашнем насилии в Беларуси прожила несколько лет и была окончательно похоронена властями еще в 2018 году. Хотя проблема никуда не исчезла, сегодня эта тема уже практически не поднимается (или по крайней мере изменились акценты в ее подаче — теперь все похоже на рекламу милиции). Когда говорится о насилии, в принципе нечасто упоминаются его долгоиграющие последствия, которые сказываются также на детях — свидетелях таких сцен. Беларуски, которые столкнулись с агрессией и страхом еще до того, как пошли в школу, рассказали о своем опыте «Зеркалу» — местами читать о нем больно даже физически.
Все имена изменены.
«Мама пошла на кухню и взяла большой нож, так как боялась, что отец придет ночью»
Все детство и юность 39-летняя Ирина провела в Лиде. Для ее матери город не был родным: она переехала туда, когда вышла замуж. Ссоры между молодыми родителями начались, по воспоминаниям собеседницы, еще когда ей было всего пять лет.
— То время я помню плохо, но сперва в основном были только крики и споры, — вспоминает Ирина. — А вот серьезные проблемы начались, когда мне было около 10. В тот момент мы жили в общежитии — и родители начали выпивать. Алкоголь очень сильно влиял на их поведение, и нередко доходило до драк.
Усугубляло конфликты еще и периодическое отсутствие работы у обоих родителей и общая нехватка денег из-за этого.
— Бывало, что после очередной ссоры мама не разговаривала с отцом несколько месяцев. И я тоже — так как всегда была на ее стороне и защищала ее. Мне казалось это правильным: отец поднимал на нее руку, и мама ходила с синяками на лице, — рассказывает Ирина. — Но такие инциденты всегда заканчивались тем, что родители мирились. Я до сих пор не понимаю, почему мама это делала. Но тогда мне тоже приходилось начинать общаться с отцом, хотя мне было сложно его простить и я воспринимала его скорее как соседа.
Позже мать Ирины объясняла ей, что не могла уйти, так как она была в чужом городе, без постоянной работы, а ее родственники жили далеко. Казалось, что выжить в одиночку при таком раскладе просто нереально.
— Помню один случай, который остался в памяти как эпизод из фильма. Это был поздний вечер, я и моя мама были в комнате и уже собирались спать, но тут отец пришел домой и чем-то был недоволен. Началась словесная перепалка, ругались они очень громко, — описывает случившееся Ирина. — В итоге мама пошла на кухню и взяла большой нож, так как боялась, что отец придет ночью и снова будет драка. Я умоляла не ругаться и просто уйти хоть куда. И когда отец снова зашел к нам в комнату и начал нападать на маму, она достала нож и стала угрожать ему, чтобы он отошел. Но вместо этого он решил выбить этот нож ногой — и сам же напоролся на него. В итоге повредил вену — и кровь полилась прямо-таки рекой.
Побежала на вахту вызывать скорую помощь в итоге Ирина — хотя ей тогда было 12 лет. Тот опыт запомнился как кошмар: вахтерша в общежитии даже не попыталась помочь ребенку.
— Причем когда увезли отца и мы остались дома, я даже почувствовала облегчение оттого, что какое-то время мы будем в спокойной обстановке, — добавляет Ирина. — Но! Моя мама умудрилась помириться с отцом, еще пока он лежал в больнице с зашитой ногой, и отправляла меня навестить его.
Ирина не скрывает эмоций и говорит, что «просто офигевала» от происходящего. Она до сих пор помнит, как ей было некомфортно рядом с отцом — вплоть до того, что даже было непонятно, о чем с ним говорить. И хуже всего, как уверяет Ирина, что после того случая никаких разбирательств не было.
— Милиция к нам не приходила, никто со мной не говорил об этом. Несмотря на то, что все, кто жил рядом, всё знали, слышали и видели. Это же общежитие! — возмущается собеседница. — Конечно, я пыталась говорить с мамой и все-таки убедить ее развестись. Но все, что она делала, — несколько раз вызывала милицию. Максимум эффекта — то, что они проводили беседу с отцом.
Вред от того, что ребенок видит насилие, можно уменьшить, считают психологи. Но для этого у него должен быть хотя бы один надежный и неагрессивный родственник или другой человек из окружения (допустим, учитель), с которым можно почувствовать себя в безопасности и увидеть альтернативную модель поведения. К сожалению, истории беларусок, которые поговорили с «Зеркалом», показывают: чаще у ребенка все-таки не оказывается рядом таких людей.
Ситуация немного улучшилась сама по себе, когда их семья все-таки переехала в свою квартиру. Это позволило родителям разойтись жить по разным комнатам. Но драки все равно случались. Расстались родители Ирины, только когда девочка училась в 11-м классе. Отец съехал из дома — и с дочерью больше не общался.
— На сегодняшний день моих родителей нет в живых, и я наконец могу говорить об этом всём. Целое детство я прожила в страхе и с ощущением нестабильности, но в школе делала вид, что никаких проблем в семье нет, — вспоминает собеседница. — Идя домой после уроков, я думала только о том, чтобы дома было спокойно, ни о какой учебе я даже не задумывалась.
Пережитый опыт, признается Ирина, сильно повлиял на ее характер и отношение к себе и к окружающим.
— Я очень эмпатичный человек, мне всегда очень жаль людей, которые находятся в сложных ситуациях. Теперь стараюсь помогать всем, иногда даже тем, кому помощь не нужна, — рассказывает она. — Еще замечаю за собой гиперконтроль в своих делах и делах моей семьи. Мне кажется, что без меня просто развалится все… хотя это, конечно, не так. А еще у меня теперь установка в голове, что если человек на меня хотя бы просто повысит голос, то я его сразу исключу из своего круга общения.
Кроме того, уже во взрослой самостоятельной жизни Ирина испытывала сильную тревогу, иногда без причины.
— Доходило до панических атак. Лет 10 назад я наконец пошла к психологу, — говорит она, уточняя, что обратилась за помощью, когда уже физически не могла переносить такое состояние. — До этого я просто не осознавала, что у меня есть проблемы. Думала, что это нормально.
«Мама умоляла отца прекратить, визжала от боли, а потом полночи сидела и плакала»
28-летняя Римма родилась и до окончания школы прожила в Минске. Сейчас она переехала в одну из европейских стран — называть ее собеседница не хочет. Но готова говорить о насилии в ее семье, которое «было, сколько она себя помнит». При этом девочка не только наблюдала за рукоприкладством отца, но позже непосредственно страдала от его действий.
— Мой отец был очень агрессивным человеком, копил негатив, обиды и потом выплескивал это на нас: маму, меня и младшую сестру. Он бил маму, кричал на нее при нас с сестрой. После этого она уходила на кухню и там рыдала, — вспоминает те времена Римма. — Иногда к ней через какое-то время приходил отец и разговаривал — тогда она его прощала. А иногда он просто сразу ложился спать, и мама всю ночь сидела на кухне, боясь вернуться в спальню к нему.
Единственным взрослым человеком, который был эмоционально включен в ее воспитание, Римма называет бабушку. Именно благодаря ей, как считает собеседница, у нее появилось «четкое представление, что людей бить нельзя и что не прав всегда тот, кто бьет первым».
Этот «моральный фундамент», как выражается Римма, помогал ей выживать в родительском доме. Но примерно лет в восемь девочка, пытаясь защитить мать, уже начала включаться в конфликты родителей.
— Я вставала между отцом и мамой, когда тот, например, прижимал ее к стене, — описывает свой опыт собеседница. — Хоть силы были неравны, старалась нанести отцу максимально возможный ущерб: кусала, рвала волосы, била. Меня потом наказывали очень строго, но я и так постоянно жила в страхе наказания и без чувства безопасности, из-за постоянных ограничений свободного времени у меня не было друзей — терять особенно было нечего, а отстоять справедливость казалось важным.
Как считает Римма, когда в семье появился второй ребенок — ее младшая сестра, у матери развилась затяжная послеродовая депрессия. Хотя женщина страдала несколько лет, все, что она делала, — «пила валерьянку и иногда ходила к врачу».
— В какой-то момент она даже перестала нам готовить и ухаживать за нами. По этой причине за нами и стала присматривать бабушка. Отец тем временем как будто только еще больше обозлился на всех нас. Его раздражало, что он должен вечером после работы готовить себе самому, и дополнительно срывался на маму. Нас с сестрой он игнорировал, — вспоминает Римма.
Послеродовая депрессия действительно не проходит сама по себе. Семейный психолог Ольга Гома ранее объясняла «Зеркалу», что без своевременного вмешательства подавленное состояние может длиться месяцами, а иногда — и годами. Выражаться депрессия может по-разному: постоянной раздражительностью, плаксивостью или, наоборот, эмоциональной оцепенелостью, потерей сна и аппетита, появлением физических болей непонятного происхождения. Если же у женщины появляются навязчивые мысли о том, чтобы причинить вред себе или ребенку, то ситуация критическая — в таком случае ей обязательно нужна срочная психологическая помощь.
Именно в тот период случилось самое страшное, по мнению Риммы.
— Мне тогда было уже 11, а сестре — четыре года. У нее случилась сильная истерика, мама никак не могла ее успокоить. Я зашла в комнату и в ужасе спросила, что случилось, и тут мама закричала: «Если вы сейчас обе не успокоитесь, я выброшусь в окно!» — и начала открывать форточку, — рассказывает Римма. — Я побежала отрывать ее от окна, кричала: «Прекрати!» Недавно мы разговаривали с сестрой о маме, я спросила, помнит ли она тот случай. Она ответила, что нет и что в целом не помнит себя лет до 11 — столько ей было, когда отец наконец ушел от нас.
Впрочем, до того времени, как утверждает Римма, в семье начали происходить еще более страшные вещи: бывало, ее отец насиловал мать по ночам. Сама девочка уже была подростком, поэтому понимала, что происходит и что согласием там и не пахло.
— Например, мама умоляла отца прекратить, визжала от боли, а потом полночи сидела и плакала на кухне, закрыв дверь, — описывает те случаи Римма. — Я же пыталась заснуть, закрыв уши подушкой, но все равно все слышала. Сестра спала со мной в одной комнате, но позже говорила, что ничего подобного не слышала. Мама тоже отрицала, что что-то такое было. Делала ли она так, чтобы защитить нашу психику, я не знаю — но мне точно не привиделось.
С другой стороны, назвать мать идеальной Римма тоже не может. По ее словам, и она могла поднять на дочерей руку.
— В целом в нашей так называемой семье было принято ограничивать нас с сестрой во всем, запрещать приводить друзей домой и ходить к ним в гости, постоянно угрожать избить, а в качестве наказания запирать в ванной, — описывает собеседница, добавляя, что очень ждала момента, когда сможет навсегда покинуть родительский дом, и потому после окончания школы сразу поступила в университет в другой стране.
Когда родители Риммы в итоге разошлись, ее мать «все еще винила себя в том, как отец с ней обходился». Злости на его поведение в ней не было, считает собеседница.
— Мамины родители, к которым я впоследствии переехала уже после совершеннолетия, все мое детство со сжатым сердцем наблюдали за ужасом, который происходил у нас в семье, — говорит она. — Бабушка и дедушка забирали меня и сестру к себе на выходные и каникулы, когда было особенно тяжело, давали нам карманные деньги, дарили подарки. Пытались говорить и с мамой, просили ее развестись и прекратить этот ужас, финансово обещали помочь, но она панически боялась остаться одной.
В милицию никто из родственников, как и сама мать Риммы, не обращался.
— Бабушка с дедушкой часто корили себя за то, что «отдали» маму замуж за такого изверга, но при этом ничего, по сути, не сделали для того, чтобы это закончилось, — добавляет собеседница. — Сейчас могу сказать, что тот ужасный опыт я переварила — но без моего стойкого характера и сильной психики этого вряд ли удалось бы достичь. Время само по себе ничего не излечит — но психотерапия и работа с воспоминаниями помогает это сделать хотя бы частично. Хотя на мою жизнь все, конечно, повлияло очень сильно. Я не знаю, какой бы я была без детства и взросления в постоянном насилии.
С романтическими отношениями, впрочем, у нее до сих пор все сложно, признается собеседница.
— Из-за отца у меня не получается допустить, что я могу быть кому-то интересна и что меня могут ценить. Но я поставила себе целью жить хорошо и счастливо вне зависимости от того, есть ли у меня партнер. Думаю, выражение про «выносить сор из избы» — удобная концепция для таких деспотов, как мой отец. Нужно это менять. Заявить о насилии — это не стыдно. Это важный для меня вопрос еще и потому, что отец всю жизнь занимался туризмом и работал с детьми — школьниками, студентами. Никто не знал о том, какие ужасы он творит дома… Такие люди не должны и близко быть допущены к работе с детьми, — считает Римма.
«Была шчаслівая ў момант, калі дзядзька памёр»
Сейчас 28-летняя Анастасия живет в Литве, но родилась в небольшом городе в Витебской области. Именно там, будучи еще маленькой девочкой, она столкнулась с домашним насилием — со стороны родного дяди по маме. Когда тот выпивал, то становился агрессивным, и Анастасия этого боялась.
— Калі ўсё пачалося, я не ведаю, але піў дзядзька заўсёды, колькі сябе памятаю. Памятаю няшмат, бо была малая: ён памёр, калі мне было амаль дзевяць. Але забыць атмасферу страху немагчыма, — говорит о своих ощущениях собеседница. — Так склаліся абставіны, што наша сям’я і дзядзька жылі ў суседніх дамах, але двор быў агульны. Таму можна сказаць, што ён заўсёды быў часткай майго жыцця.
Несмотря на то, что многие моменты из раннего детства забываются, некоторые сцены Анастасия все-таки может описать. По ее словам, они были особенно яркими и до сих пор вызывают эмоции.
— Мне было каля чатырох гадоў. Дзядзька п’яны прыйшоў да нас дахаты, крычаў, што мы хочам яго забіць і перабрацца ў яго дом. Мой тата спрабаваў яго спыніць, але дзядзька яго пабіў, — вспоминает тот день собеседница. — Маці выклікала міліцыю, а я хавалася ў шафе. Іншы выпадак здарыўся, калі я ўжо пайшла ў школу. Я хацела пайсці гуляць у двор, але выйсці не паспела, бо выйшаў п’яны дзядзька, крычаў, ламаў нейкія рэчы. Я схавалася і глядзела ў праём дзвярэй. А ён штурхнуў сваю маці, адабраў у яе палачку, з якой яна хадзіла, і замахнуўся на яе.
Подобную жестокость мужчина проявлял не только к родственникам, но ко всему живому, рассказывает Анастасия. Как пронесло ее саму (в плане физического нападения), она не знает. Но припоминает самый жуткий случай.
— Да нас у двор забегла чужое кацяня. Дзядзька тады быў п’яны, сядзеў на лавачцы ў двары. І ў нейкі момант ён наўпрост схапіў тое кацяня і кінуў яго аб сцяну дома. Што было далей, я не ведаю, бо я зноў жа схавалася за вуглом дома, — вспоминает Анастасия.
Сколько могло продолжаться подобное, сейчас представить сложно. История насилия для семьи закончилась со смертью дяди собеседницы — «исправлять» его или пытаться хотя бы минимально повлиять на родственника ни у кого не получилось.
— Я памятаю, як у нейкі дзень мама мне сказала, што сёння я паеду да сваёй цёткі, таму што дзядзька памёр. І я была такая шчаслівая ў той момант! — признается Анастасия. — Бо разумела, што гэта канец, больш не будзе гэтых жахаў. Але, на жаль, бабуля вельмі цяжка перажыла яго смерць: спачатку ў яе здарыўся інфаркт, а потым яна звар'яцела і хадзіла паўсюль, шукала свайго сына. Ёй казалі, што ён памёр, і яна пачынала плакаць і прасіла яго забраць яе да сябе. А праз год яе не стала.
Уже во взрослом возрасте Анастасия обсуждала ту ситуацию со своими родными, которые все это пережили. Но, по ее словам, близкие не очень понимали, почему поведение дяди оставило такой след в ее душе.
— Родныя кажуць, што пра мёртвых трэба або добра, або ніяк, але ўсё роўна толькі з негатывам яго ўспаміналі. Хаця мама часам казала: «Ну не такі ўжо і дрэнны ён быў, калі не піў — дык залаты чалавек», — недоумевает собеседница.
Психологи утверждают: постоянное присутствие при сценах насилия (даже не само участие в них) вызывает стресс — дети получают посттравматические синдромы, снижается их успеваемость в школе. Кроме того, может появиться склонность к самоповреждению, проблемы со сном и не только. А вот поведенческие проблемы различаются в зависимости от пола.
Считается, что мальчики, ставшие свидетелями домашнего насилия, чаще сами ведут себя агрессивнее во взрослом возрасте. А вот у девочек развиваются скорее внутренние поведенческие проблемы, такие как социальная изоляция. И для них это чревато тем, что они могут повторно страдать от насилия — уже от своих партнеров, например.
Из-за пережитого опыта Анастасии пришлось пойти к психотерапевту. Она уверена, что некоторые ее проблемы в коммуникации с людьми связаны именно с поведением дяди.
— Псіхолаг з маімі сумневамі пагадзіўся: мы прыйшлі да вываду, што мой вопыт мог адбіцца і на тым, як я ўспрымаю мужчын, і на тым, як успрымаю бацькоў. І што ў выніку стасункі з мужчынамі ў мяне праз гэта не складваюцца, — поясняет Анастасия. — Але, на шчасце, я ўжо сустрэла добрага чалавека, з якім мы разам, і ўсё цудоўна. Зараз я ацэньваю сітуацыю так, што трэба было дзядзьку лячыць — хаця ён некалькі разоў кадзіраваўся. Мабыць, лепш было б да псіхатэрапеўта яго адвесці, настаяць на тым, каб яго паклалі ў бальніцу, пралячылі. Але тут і ад яго шмат бы залежала — ці ён хоча, ці не.
К своим родителям, добавляет Анастасия, у нее до сих пор есть претензии. Она не понимает, почему мать и отец не спасали своего ребенка и не переезжали в безопасное место, ведь «дети не должны видеть подобное». Опыт, к слову, продолжает сказываться на жизни собеседницы. Например, у нее выработалась автоматическая привычка всегда проверять, нет ли кого-то на лестничной площадке, когда она выходит из квартиры.
— А яшчэ вельмі баюся п’яных мужчын. Калі ёсць такія ў транспарце ці на вуліцы — абыходжу ці сыходжу. З той жа прычыны не хаджу ў клубы, дзе п’яных занадта шмат. І сама не ўжываю алкаголь увогуле, — резюмирует Анастасия.
